Читать книгу "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий"

с ним в Минск. Я приехал в Иваново, и оттуда мы поехали в Москву. Остановились за городом у Васильевых, у двоюродной сестры мамы.

В Логойске все сестры Фастовичей млели от местного красавца Кости Васильева. В конечном счете, его женой стала Юля Фастович. Васильевы стали москвичами.

Когда из Загорья высылали Фастовичей, родные сумели Юлю уберечь от высылки, она удрала из поместья и скиталась по Минску от одних родственников или знакомых к другим и, таким образом, в ссылку не попала. Как она говорила мне: «Это только рассказать, как я скиталась, а ведь мне было только 12 лет».

После отечественной войны Юлия Петровна приехала в Логойск, нашла могилу деда, поставила на место сваленный крест и в этой же ограде поставила «памятный» крест своему отцу матери и братьям. На фотографии он виден вдали с двумя портретами на нем.

Сейчас за захоронениями в этой ограде кто-то ухаживает – там есть еще могилки.

Я поражаюсь и удивляюсь тому, как папа держал связи. Для него Васильевы – логойские знакомые и родственники далекой жены. Но, ведь списался, знал адрес.

К сожалению ее мужа, незадолго перед этим, парализовало, и Юлия Петровна 12 лет несла этот крест. На снимке она крайняя справа, а крайняя слева ее сестра Лидия.

В Минске остановились мы за городом в малюсенькой деревеньке Малявки, где жила папина племянница, дочь тети Собины – Марина Ивановна, симпатичная молодая женщина, вдова белорусского поэта – Эдуарда Людвиговича Самуйлёнка, получавшая гонорар при переиздании произведений этого поэта. Одновременно с нами жила у нее её племянница Светлана и моя двоюродная сестра, дочь дяди Пети – Лена.

У нее же была и приехавшая из Польши вдова папиного брата – Карла Францевича – Адель Адольфовна с дочерью Марией Карловной. В революционные годы Кароль Францевич, потерявший в Белоруссии состояние, поселился в Польше и занялся в Варшаве извозом. Были у него в конюшне, как слышала, в рассказах мамы и бабушки, Оля (дочь Марии Карловны), отменно хорошие лошади. «Видно это в крови у Камоцких» замечает Ольга.

В 39-м дядя Кароль умер от туберкулеза, остались у него взрослые дети: сын Ян (1920 г.р.) и дочь Мария (1921 г. р.). После освобождения Варшавы от немцев Яна призвали в армию. Ян (художник) после демобилизации поселился в Варшаве. А Адель Адольфовна с дочкой (портнихой) вернулась на родину в Беларусь.

Дочь была болезненного вида, ничего не ела, когда мы с аппетитом уплетали яичницу со шкварками, ей готовили маленькие сырнички – две, три штучки. Говорили, плохое самочувствие было из-за тоски по Варшаве, где можно было ходить в кино и на танцы, что для молодой, выросшей в варшавской семье, девушки было немаловажно. Исправить ошибку переезда было уже невозможно. Место жительства можно было выбирать какое-то время после революции и после войны. В другое время обратной дороги не было.

Жила Адель Адольфовна у своей сестры в деревушке Гребельки, в двух шагах от деревушки Молявки, и пока мы с папой были там, большую часть времени она проводила в Молявках. Они сидели с папой на скамеечке у дома, и все говорили, говорили. Он ей про свои злоключения, она про свою варшавскую жизнь. В обрывках, которые мне запомнились, говорилось о том, что варшавяне хорошо жили, безработным кино бесплатно показывали, а вот сельским тяжело жилось, и они с надеждой восприняли приход Красной армии в 39-м году. Из папиных реплик, я представлял, что варшавяне крестьян считают белорусами. Может, так и было в те далекие времена. Из того, что в семье Кароля знали о безработных, которым бесплатно кино показывают, можно подумать, что жизнь у них в Варшаве не очень удалась, поэтому и вернулись в маленькую деревушку Молявки.

У деревень Молявки и Гребельки были землевладения Кароля Францевича (сохранился план землевладения), папа там бывал и был приятно удивлен тем, что я свободно ныряю и плаваю в глубоком месте той реки, которая в молодости была ему непреодолимо глубока. Сейчас эти деревни затоплены водохранилищем автозавода.

Позже, Мария Карловна вышла замуж за Белановского Федора Иосифовича. У них родились дочь Ольга и сын Юрий. Все, что я пишу о потомках Франца Николаевича, я узнал уже в Третьем тысячелетии от Федора Иосифовича и Ольги Федоровны.

В 2008 году нам с Захаром довелось погостить у Ольги Федоровны. Её родители уже умерли. У Ольги двое детей: Юра на 12 лет старше Захара и Алина на годик старше Захара.

Я привез Оле эту книгу еще, разумеется, без всех эти уточнений, она увлеклась историей Камоцких, поведала мне все, что знала и устроила мне подарок, пригласив из Варшавы своих двоюродных сестер: Ядю и Бажену – дочерей Янека, на снимке они рядом со мной, на стене картина Янека.

А в 2010 году Оля, разбирая бумаги матери, нашла документы, которые Адель Адольфовна хранила в иммиграции, и Юра переслал мне их по интернету. Из них я узнал, что моего деда звали Франц Николаевич, а прадеда Николай Степанович.

Из Минска я поехал в Черновицы (Черновцы), где жил Виктор. Раньше были Черновицы, потом переименовали в Черновцы, как теперь этот ныне зарубежный город называется, я не знаю. Ехал через Львов, и на сутки в нем остановился, чтобы посмотреть город.

Недалеко от города еще шли бои с Бандеровцами с применением авиации. Ночевал я на вокзале, как обычно, лежа на скамеечке. Милиция меня проверила и предупредила, чтобы я был осторожен и, главное, берег документы.

Знакомство с городом или регионом следует начинать с музея. Музей в этот день был закрыт, но меня пустили, узнав, что во Львов я приехал специально, зная о достопримечательностях города, но времени у меня всего один день. По залам я бродил один. Дежурная музея посоветовала посмотреть кладбище и Стрыйский парк

Все я посмотрел. И Стрыйский парк, где разбросанные по холмам уголки дикой природы искусно сочетаются с рядами стриженых кустарников. И кладбище с замечательными скульптурными надгробьями. В Юрском соборе даже попал на дневное богослужение с музыкой, а вечером был в театре, перед которым стоит красивый памятник Мицкевичу. Что за постановка была, не помню.

Черновцы раскинулись на холмах. Застройка, по крайней мере, старого центра, городского типа, т. е. дома каменные примыкающие друг к другу, все улицы мощеные, чистые, некоторые довольно крутые, неширокие.

Витиного отца прислали сюда главным инженером чулочной фабрики. Ему дали очень уютную реквизированную квартиру, оставшуюся или от сбежавшего, или от высланного. Гладкие белые двери и в них толстые, шлифованные «зеркальные» стекла. Уютные комнаты, удобная кухня, балкон. Все это было очень для нас непривычно и удивительно.

Особое впечатление на меня произвел Черновицкий театр. Это был Королевский театр – театр Румынских королей. Я был много раз в харьковских театрах, но, именно здесь я почувствовал себя первый раз в театре – в театральной атмосфере, которая в Ленинграде до меня доносилась из рассказов взрослых и из фильмов. Театр небольшой и очень уютный. Ставили «Лебединое озеро». Видно и слышно было с любого места т. к. все места предназначались для «общества».

Из Черновиц поехали с Виктором вместе. По дороге в Харьков, на несколько дней остановились у товарища в Киеве. В Киеве я тоже был впервые. Как всё было доступно и просто. Студенческая стипендия на последнем курсе была, в среднем, в два раза меньше зарплаты молодого специалиста-инженера, и на эту стипендию можно было раза три съездить из Харькова в Москву и обратно.

Нормальное общежитие

Институт не без нашей помощи, отстроил общежитие. Студенты, как и все без исключения граждане постоянно привлекались к различным работам, требующим неквалифицированного труда. Всем институтом ездили убирать картошку, помогать в уборке хлеба, убирать улицы, строить плотину на Комсомольском озере у парка, и, конечно, что-то делать на стройке общежития – большей частью убирать мусор.

Если нас посылали помогать сельскому хозяйству, то, как рассказывает Валентин Фастович, архангельских студентов посылали зачищать